Abstract:
Интерес к поэтическим традициям Ближнего Востока – довольно распространенный феномен в русской культуре и словесности первой половины 19 в. , а, в частности, в краткий период распространения идей романтизма. Однако в большинстве случаев можно ограничить такой интерес уровнем скоротечной моды, не оставляющей значительных следов в литературном вкусе. Среди исключений есть известный пример А. С. Грибоедова, одного из немногих русских литераторов, которые владели такими языками, как персидский и арабский, среди прочих. Не так известен случай В. К. Кюхельбекера, друга и соратника Грибоедова. Кюхельбекер упомянутых языков не знал, но активно интересовался поэзией Ближнего Востока, и в частности поэзией Фирдоуси и Саади, что повлияло на композицию и поэтику некоторых его собственных произведений 20-х – 30-х гг.
The interest in the poetic traditions of the Middle East is a widespread phenomenon in Russian culture and literature of the first half of 19th century and particularly this attention was high in the Romantic period. But, generally speaking, it is possible to identify this interest as short-lived one, as a mere trend that leave few traces in the subsequent literary taste. Among the most remarkable exceptions is the well-known writer Alexander Griboyedov, who was able to speak many foreign languages, including Persian and Arabic. The case of his friend and comrade Wilhelm Kuchelbecker is less well-known. Kuchelbecker knew neither Persian nor Arabic, but he was actively interested in the poetry of the Middle East and in particular the poetry of Ferdowsi and Saadi, which influences the compositions and poetics of some of his own works of the 1920s and 30s.
Machine summary:
Кюхельбекер упомянутых языков не знал, но активно интересовался поэзией Ближнего Востока, и в частности поэзией Фирдоуси и Саади, что повлияло на композицшо и поэтику некоторых его собственных произведений 20-х — 30-х гг.
Приближению к богатой сокровищнице восточной поэтической традиции способствовало для Кюхельбекера несколько обстоятельств: вопервых, возможность читать на родном немецком языке «Диван» Гете, инспирированный персидской любовной поэзией и в первую очередь Хафизом; во-вторых, влияние поэта-ориенталиста Грибоедова, знатока персидской культуры и литературы; в-третьих, распространение переводов и подражаний в русских и западных журналах эпохи; и в-четвертых, пребывание поэта с декабря 1821 до мая 1822 г.
В этих двух произведениях поэтика Востока, а в частности веяние персидской поэзии, выступает как один из характерных компонентов, предложенных Кюхельбекеровым для обновления русской поэзии под знаком «певца» Грибоедова.
Главные черты этого интереса / раскрытие прелести персидской поэтической традиции (разумеется, в переводах на разные языки, поскольку Кюхельбекер, в отличие от Грибоедова, не владел фарси); сильные личные впечатления от многоэтничной пестроты Кавказа, с которым поэт ассоциирует и земли Ирана как культурный макроареал; типичные для Кюхельбекера филологические способности и эрудиция, объяснжощие его настоящее «наслаждение» звучанием персидских топонимов, имен, слов.
Такое же решение встречаем и в других страницах Кюхельбекера: так, например, в его «Дневнике» читаем «Ша-Наме» вместо уже в ту эпоху обычного в русской традиции «Шах-Наме» (ср.
, не было суждено быть осуществленной, но интерес Кюхельбекера к поэтике Востока не уменьшилось и, как уже было упомянуто, отразилось в его деятельности критика и теоретика литературы.
Перед тем, как заговорить об этой поэме уместно уточнить по возможности уровень знаний Кюхельбекера в том, что касается арабо-персидской поэтической традиции в начале 30-х гг.